– Хм, – протянул я. – К этому мы еще вернемся.

Мой взгляд скользнул к двум другим, сыну и племяннику. Одного из них только что выпустили из тюрьмы за изнасилование домохозяйки. Если бы перед наймом я проводил предварительные проверки, то не нанял бы никого, включая и себя самого. Оба тайком поглядывали на Абрама, очевидные шестерки в его плане.

– Значит, вы не имеете никакого отношения к отравлению заложницы Михайловой в моем доме?

– Что! – У Абрама хватило наглости изобразить потрясение. – Конечно, нет!

У меня вырвался мрачный смешок.

– Твои актерские данные оставляют желать лучшего.

– Не знаю, как меня втянули в это, но если эта шлюха рядом со мной назвала тебе наши имена, знай, она просто пытается потянуть нас за собой.

– Ты хочешь сказать, твоя дочь, – поправил я, взглянув на девушку, которая стояла, прижав руку к животу так, будто ей нужна была поддержка.

– Она мне не дочь, – выпалил он. – Особенно после этого.

Я проигнорировал его слова.

– Ты часто бьешь свою дочь?

Что-то в моем взгляде заставило его снова соврать.

– Нет. Просто она шлюха, которая любит грубость.

Я почувствовал нелепость этого утверждения, застывшую в воздухе.

Мои ботинки заскрипели по снегу, когда я подошел к девушке и встал перед ней.

– Это так? Ты шлюха, которая любит грубость?

Она не подняла взгляд, покачав головой. Лицо ее отца покраснело, а затем он пнул ее по ноге, выпалив яростное обвинение в ее адрес. Всхлипнув, она упала. Горячий прилив раздражения поднялся внутри меня. Я пнул Абрама по колену так, что раздался хруст, и, когда он упал, мой ботинок врезался ему в лицо, опрокинув его на спину в снег. Он застонал, из носа хлынула кровь.

– Если ты делаешь это с дочерью у меня на глазах, – прорычал я, – не хотел бы я видеть, что творится за закрытыми дверями.

– Ничего я ей не делаю!

Двойным отрицанием он лишь признал свою вину. С каждой секундой, которую этот человек оставался у меня на службе, я становился все более разъяренным.

Я присел на корточки перед девушкой, сидевшей на коленях в снегу.

– Кто дал тебе яд?

Слезы текли по ее щекам, она бросила испуганный взгляд на отца, ожидая его указаний. Она боялась его даже сейчас, когда на горизонте маячила смерть. Абрам жестко смотрел на нее, прижимая ладонь к окровавленному лицу.

– Я… я сделала это сама, – пробормотала она.

– Видишь! Я тебе говорил.

– Заткнись, твою мать, – прорычал Альберт.

Сунув пистолет за пояс, я разорвал платье девушки. Пуговицы упали на снег. Она зарыдала, вероятно, решив, что ее изнасилуют до смерти. Отсутствие бюстгальтера было не самым привлекающим взгляд фактом. Множество старых и свежих синяков покрывало ее тело. Одно из ребер выглядело воспаленным и, скорее всего, сломанным, следы укусов уродовали ее маленькую грудь, некоторые – достаточно глубокие, чтобы быть открытыми ранами.

Может, она и замешана в отравлении, но, очевидно, у нее не было особого выбора. Поскольку много лет назад я был жертвой в руках собственной матери, можно сказать, я сочувствовал ей.

– Ступай, – сказал я ей.

Ее взгляд поднялся ко мне, полный растерянности. Посмотрев на меня секунду, она встала, запахнула платье и побежала к дому.

– Что за черт? – зарычал Абрам. – Она сделала это!

Я поднялся на ноги.

– Она шлюха! Лживая шлюха!

Я направил пистолет в голову Абрама.

– Стой… – Он не закончил ту ложь, которую собирался извергнуть. Один за другим, словно нож, воздух пронзили три хлопка.

Глава двадцать восьмая

Я считала Юлию скверной горничной, но это было до того, как я заполучила ее в сиделки.

Она взбивала подушку у меня под головой словно тесто, и мои волосы – заодно.

Бросив обиженный взгляд, я шарахнулась от нее.

– Спасибо, с подушкой все хорошо.

Она приподняла бровь, прежде чем отвести в сторону злорадный взгляд, чтобы заняться едой на подносе у изголовья.

– Я не голодна, – сказала я.

Она проигнорировала меня и устроила представление, добавляя сахар в чай. Как будто бы я когда-нибудь вновь захочу чая.

Я оставалась в постели два дня, и с каждой секундой это не нравилось мне все больше и больше. Единственное, что удерживало меня тут, – осознание того, что кто-то в этом доме ненавидел меня так сильно, что отравил. А потом внутренний голос принимался скандировать, что я ужасный человек, виновата в том, что случилось с Адриком и заслужила все это.

В голове у меня творился кошмар.

Вчера Кирилл счел меня полностью здоровой. Ронан, тем не менее, не показывался с тех пор, как отнес в комнату и раздел догола. Я не знала, чего ожидать. Конечно, не извинений за случившееся. Но простое: «Рад, что ты не умерла» – было бы милым. Он даже не прислал женоненавистнической записки с угрозами съесть меня.

Снова казалось, что он вовсе не думает обо мне, тогда как его образ то и дело вставал перед глазами, словно неваляшка… особенно после того, как, глядя мне в глаза, признался, что в восемь лет мать практически столкнула его в реку. Я молила о том, чтобы Ронан не начал рассказывать о сиротской жизни на улицах. Иначе можно уже готовиться к тому, чтобы безропотно передать свою душу.

Когда Юлия поднесла к моим губам полную ложку супа, я раздраженно отвернулась. Она взяла на себя эту лишнюю рутину ухода за больной, лишь бы позлить меня. Я не была парализованной. На самом деле, я скорее бы умерла от ее внимания.

Ложка слегка накренилась – может быть, Юлия и старая дева, но руки у нее никогда не тряслись, – и капля горячего супа пролилась мне на футболку.

– Серьезно? – проворчала я. Меня тут же прервали, сунув ложку в рот.

Я, сморщившись, выплюнула ее. Она небрежно убрала ложку, чтобы наполнить ее снова. Я откинула одеяло и выскочила из кровати, хмуро взглянув на Юлию.

– Ты должна есть, девушка.

– Я же сказала, что не голодна. И больше не останусь в этой ужасно удобной постели. Покажи дорогу к подземелью. До конца своего заточения я буду жить там. – Я была словно принцесса на горошине. Вот только горошиной было извращенное уныние, а меня едва не убил, а потом быстро забыл мужчина, трахавший меня пальцами на скрытую камеру и пославший видео с этим моему отцу. Поколение нулевых не заметит романтики, если только она не собьет их как автобус.

– Ты ведешь себя так, будто кто-то заставлял тебя дуться целых два дня.

Я не дуюсь.

– Ты бы стала бродить по дому, где живет кто-то, кто хочет тебя убить?

– Я много чего умею, но Бог создал меня не для того, чтобы я была сиделкой.

– Да неужели.

Она прищурилась.

– Не хочу нянчиться с тобой, пока ты дуешься, так что скажу тебе: люди, которые пытались тебя убить, мертвы.

Я сглотнула.

– Мертвы?

– Мертвы. – Подняв тарелку с супом, она добавила: – Пришлось смывать их мозги с дороги. – Затем она, словно леди, аккуратно съела свою ложку супа.

Холодея, я смогла выдавить:

– Мило.

Она пожала плечами.

– Такая работа.

Я потерла руку, чтобы унять бегущие по коже мурашки и тревожное ощущение: легкость, безумное удовлетворение от того, что Ронан убил этих людей.

Как и все остальное тут, чувство казалось извращенным. Я бы попробовала бороться с ним, заставила его измениться, но у меня не было на это сил. А часть меня, та, которую я спеленала в желание признания, больше не хотела быть нормальной.

Прикоснувшись к камню в форме сердца в ухе, (второй находился во власти Дьявола), я наконец поняла слова Джианны. В этом мире ничто не было черно-белым. И, так или иначе, мне нравился желтый.

Не обращая внимания на Юлию, давившую какое-то бедное существо, бегавшее по полу, я рассеянно вошла в оставшуюся без двери ванную. Приняла душ и не почувствовала ничего, кроме любопытства. Глухого любопытства, расцветавшего вместе с воспоминаниями о радужной рвоте, непонятных русских словах и людях, лежащих на снегу мертвыми.