Я не могла понять, или он хочет улыбнуться, или убить меня.

– Последний мужчина, который испытывал мое терпение так, как испытываешь его ты, плавает в Москве-реке, разрубленный на семь частей.

Кусочек хлопьев застрял у меня в горле, но я отказалась кашлять или отводить взгляд. Даже увидев, как Ронан убивает, я иногда забывала, что он за человек. Может быть мой взгляд был искажен побочными эффектами плена или его улыбкой, смехом, красивым лицом. Хотя в глубине души я знала, причина в другом.

Я заставила себя проглотить хлопья и отправила в рот следующие.

– Полагаю, прозвучит самовлюбленно, но я не мужчина.

– То, что ты женщина, не имеет значения.

Всплыло детское воспоминание о подруге отца, и я отвела взгляд, вдруг почувствовав тяжесть в груди.

– Мне не нужно особое отношение. – Я его не заслужила. – Стоит относиться ко мне как к любому, кто смотрит на тебя как-то не так.

– Я нахожу отвратительным твой менталитет жертвенного ягненка.

– Уверена, тебе трудно переварить самоотверженность, – с пониманием ответила я.

– Думаешь, раскусила меня, да?

– Харизматичный гангстер, интроверт в душе? С сексуальными отклонениями? Злодей с печальным прошлым, которому я отказываюсь сочувствовать? Если бы ты был предметом на экзамене, я бы сдала его.

В его глазах промелькнул намек на веселье.

– Понятия не имею, откуда ты взяла все это дерьмо.

Чего бы я никогда ему не сказала, так это того, что я тоже всегда была немного интровертом.

– Там, откуда я родом, ты или тонешь, или плывешь. Я плыл. – Его голос затягивал меня в свою паутину, демонически запутанную и такую же крепкую, как его узлы. – О себе ты такого сказать не можешь, да?

Хлопья скисли у меня в животе. Я ненавидела то, как он распознавал мои недостатки и тайны и затем швырял их мне в лицо. Я сосредоточилась на чашке чая и сделала глоток. Сморщив нос от горького привкуса, я добавила немного сахара.

– Тебе понравился день свободы? – спросил он.

– У нас с тобой очень разные представления о свободе.

– Может быть, но значение имеет только мое, не так ли?

Я не знала, зачем ему нужно было заводить меня до тех пор, пока меня не прорывало, словно чертика из табакерки. Может быть, чтобы я «плохо себя вела», и у него был повод наказать меня и насытить свою садистскую душу.

– Можешь и дальше свободно распоряжаться домом, но не разговаривай с моими людьми. – В его голосе прозвучала угроза.

Помешивая чай, я одарила его слащавой улыбкой.

– Почему? Потому что я ничтожная Михайлова, которой нельзя разговаривать?

– Ты сама это сказала.

В голове у меня заиграла причудливая насмешливая мелодия из моего детства, когда Ронан нажал на рычаг: не только из-за унизительного оттенка в его голосе, но и потому, что я забыла, каким ублюдком был этот человек еще вчера, и я не могла унизиться сильнее.

– Если ты презираешь меня так сильно лишь из-за того, кто мой отец, то мне тебя жаль.

Он бросил насмешливый взгляд.

– И это говорит та, которая раздвинула ноги перед врагом своего отца через две секунды после знакомства с ним. Возможно, это тебя следует пожалеть.

– Это твое мнение. И оно отстой. – Как и этот чай. Горечь оставляла на языке сильное послевкусие.

Взрывная энергия сгустилась в комнате и замедлила стук сердца. Я сказала, что не идеальна, и начала понимать, что у меня вспыльчивый характер и гордости больше, чем здравого смысла.

– Надеюсь, тот факт, что ты используешь меня, чтобы удовлетворить извращенное желание отомстить, не слишком обременит твою микроскопическую совесть.

– Рад слышать, что ты озабочена моим благополучием, но просто чтобы прояснить ситуацию… – Его взгляд потемнел. – Я наслаждался каждой секундой.

Ненависть прожигала дыру внутри, пока в моих ушах все громче играло Pop Goes the Weasel. А потом в моем голосе появилось что-то мстительное, почти чувственное.

– Думаю, тебе это понравилось сильнее, чем хотелось бы.

Он замер, затем медленно поднял взгляд, посмотрев на меня так, словно я была ядовита. Горечь чая вдруг плавно растворилась под тяжестью его взгляда.

– Мы оба знаем, что я могу взять тебя так, как захочу. К несчастью для тебя у меня есть дела поважнее, чем Михайловские шлюхи.

В моей груди раздался хлопок, выпустив взрыв огня, застивший глаза туманно-красным. Пощечина отдалась вибрацией в комнате и обожгла мою ладонь, но вид его покрасневшей щеки и яростного взгляда не успокоил стук крови у меня в ушах.

Я была охвачена огнем, сожалением, замешательством. Он отнял у меня все: папу, память о матери, мою невинность – и все же я не могла даже дать ему пощечину без того, чтобы не почувствовать острое раскаяние, извинения, подступившие к горлу. Это было мне ненавистно. Я ненавидела этот дом. Но больше всего ненавидела то, что я не ненавидела.

Притяжение этих чувств посеяло хаос в моем теле и столовой. Я вскочила на ноги и смела посуду со стола на пол, включая его дурацкую миску с фруктовыми кольцами. Тонкий фарфор разбился вдребезги.

Он наблюдал, как я сметаю все на столе, и когда больше нечего было бросать, меня затрясло, ненависть к себе волнами пульсировала внутри.

– Ты закончила?

Стук моего сердца замедлился до короткого «тук-тук, тук-тук», и вся кровь ударила в голову. Неистовство должно было принести облегчение, но я чувствовала себя нехорошо. Тошнота крутила живот, пока я пыталась отдышаться. Яркий свет ламп жег мне глаза, в ушах зазвенело, и я поморщилась.

– Мила. – Ронан никогда не называл меня так, но я не могла сосредоточиться на чем-либо кроме жжения в легких. Им не хватало кислорода.

Но когда я попыталась пошевелиться, чтобы глотнуть свежего воздуха, волна головокружения накрыла меня, и я вцепилась в стол, чтобы устоять на ногах.

Что-то творилось со мной… Когда внутри поднялась яростная волна тошноты, сердце потянуло вниз, будто якорем.

Чай.

Внезапные слезы побежали по щекам. Мой опустошенный взгляд встретился со взглядом Ронана, и мои слова говорили о предательстве.

– Ты меня отравил.

Одно из его бранных слов ударило по ушам, прежде чем он вскочил со стула и подхватил меня за талию как раз в тот момент, когда мои ноги отказали.

Прижав меня спиной к своей груди, он сунул два пальца мне в горло. Я подавилась ими, а потом меня вырвало на его руку и мраморный пол. Он делал это снова и снова, пока ничего не осталось, а я не начала умолять его прекратить.

Горячий пот пропитал мою кожу, заставив дрожать. Конечности были мягкими, словно желе, и слезы пропитали щеки оттого, что он совал пальцы мне в горло. Но осознание того, что не он сделал это со мной, наполнило меня тревожным облегчением, которое ослабило жжение в легких. Когда он поднял меня, мои глаза открылись, и я заморгала от резкого света. Юлия выбежала из комнаты после того, как Ронан что-то прорычал ей. Радужная рвота испачкала мое платье в подсолнухах и костюм Ронана от Tom Ford. Мне стало любопытно, не умру ли я, отравившись черным чаем, в объятиях Дьявола. Я невольно задалась вопросом, будет ли ад столь же желанен, есть ли там акцент, острые резцы и татуированные пальцы.

Смех мадам Ричи зазвучал в моей голове, послав по спине холодок, который встревожил меня так сильно, что я пробормотала между слабыми вздохами:

– Учитывая то, как часто я блюю рядом с тобой, ты мог бы понять намек.

– Не говори. – Ронан сказал это мягко.

Он посадил меня на диван в гостиной. Поскольку мышцы не выдерживали собственный вес, я дернулась, чтобы лечь, но Ронан, присев передо мной на корточки, удерживал меня в сидячем положении за затылок.

Юлия, чье бесстрастное лицо говорило о том, что я, по ее мнению, драматизирую, вручила Ронану стакан воды и белую таблетку, которую он попытался вложить мне в рот. Я уклонилась от его руки и покачала головой.

– Возьми таблетки.

В голове стучало. У меня не было сил расшифровывать фразу.