Ронан на секунду задержался в дверях. Он обернулся, чтобы встретиться со мной взглядом, и пообещал:

– Это не «прощай».

Пулевое ранение не могло сравнится с той болью, которую я испытывала, когда смотрела, как он уходит. Боль зародилась в сердце, грубая, кровоточащая пульсация, вцепившаяся в стенки грудной клетки.

Это не «прощай».

Прямо сейчас это обещание ничего не значило.

Я хотела вернуть его. Отчаяние жгло кровь, требуя, чтобы я побежала следом и сказала, что это ошибка. В отчаянии я потянула капельницу, когда боль сердца пронзила меня, а к горлу подступили разрывавшие грудь рыдания.

Это не «прощай».

Как только я выдернула капельницу, хаос в груди исчез, оставив меня столь опустошенной, что я могла лишь прикрывать рукой рот, пока слезы текли по щекам. Я игнорировала резкую пульсацию в животе. Монитор начал пикать, предупреждая о том, что скоро появится медсестра, но я не ожидала увидеть собаку.

Хаос запрыгнул на постель и лег рядом со мной. Всхлипывая, я пробежалась рукой по меху, крепко обняла его и сказала:

– Это не «прощай»…

Глава пятьдесят первая

Огнестрельная рана в руке пульсировала и кровила сквозь рубашку. Должно быть, я разорвал пару швов, когда ударил Алексея. А потом Альберта, который открыл мне дверцу машины, после того как Мила вычеркнула меня из своей жизни. Я не знал, как избавиться от этого раздражающего зудящего ощущения под кожей, кроме как насилием – и даже это не избавило меня от тугой, пустой боли в груди.

Мне казалось, она крадет у меня что-то. Боль я мог стерпеть.

Ограбление – нет.

– Я прилетел по «важному» делу просто, чтобы смотреть, как ты молча размышляешь о своих жизненных выборах, – сказал брат, сидя на диване в моем кабинете. – Не хочешь поделиться?

Я не знал, как еще объяснить это, так что откинулся в кресле и сказал:

– Она меня ограбила.

Он вскинул бровь.

– Твоя зверушка?

– Ее зовут Мила, – прорычал я.

Кристиан потягивал водку, пытаясь скрыть улыбку.

– Так что она взяла? У тебя есть хорошие хрустальные бокалы.

Я не знал, зачем вообще открыл рот. Очевидно, все это было не в моем стиле, и брат наслаждался каждой секундой. Я закрыл глаза и постучал по столу ручкой, потому что это тревожное чувство царапало грудь.

Брат посмотрел на меня серьезно.

– Может, ты считаешь, что это мне не повезло в детстве, но ты забываешь, что это ты годами жил в шкафах и это тебя избивала мать и ее клиенты.

Я вскинул бровь.

– Мы предаемся воспоминаниям?

– Думаю, самое время, разве нет?

– Нет.

– Возможно, я немного не в ладах с человеческими эмоциями, но, по крайней мере, я их понимаю.

Я зло взглянул на него.

– Прекрасно это понимаю.

– Сказал человек, который объясняет безответную любовь к Михайловой тем, что она его обокрала.

Когда меня обвинили в «любви», я почувствовал себя… неловко, и поэтому уклонился от ответа.

– Во-первых, здесь нет ничего безответного. – Если бы было, я бы это изменил. – Во-вторых, я смотрел фильмы Hallmark. Любовь так не работает.

Кристиан рассмеялся.

– Я думал, мне придется давать младшему брату советы по части секса. Не любви.

– Думаю, с сексом я разобрался, но спасибо.

Уставившись в стакан, он взболтал водку.

– Я любил Джианну много лет, прежде чем она хотя бы взглянула на меня. Любовь – это не сердечки и цветы, иногда это, черт возьми, отстой.

– Не пытайся мне это впарить, – сухо ответил я.

– Мне не нужно ничего впаривать. Ты уже влюбился в дочь Алексея Михайлова.

Я не знал, что сказать, поэтому промолчал.

– Я знаю, ты винишь себя за то, что случилось со мной. – Повисла тяжелая тишина. – Ты чувствуешь себя настолько виноватым из-за этого дерьма, что не можешь позволить себе заботиться о других людях, ведь, раз ты не смог защитить собственного брата, почему ты должен заслуживать каких-то других значимых отношений? Что ж, тебе нужно, черт возьми, преодолеть это.

Иногда я ненавидел его неестественную проницательность. Но порой мне было легче, потому что сам я никогда бы не сказал вслух этого дерьма.

– Чувствую себя как у психолога.

– У тебя действительно есть куча эмоциональных проблем, вызванных травмой, вдобавок ко всему прочему. Если хочешь, можем их разобрать.

Я выразительно посмотрел на него.

Он улыбнулся.

– Если уж на то пошло, я должен находиться быть рядом с тобой чаще. Я твой старший брат. Я не должен был уходить, как только освободился… Особенно зная твои проблемы.

– Вот это прямо бальзам на душу.

– Хорошо. Теперь можешь прекратить бить людей и начать репетировать, как скажешь Миле, что любишь ее.

Я усмехнулся.

– К сожалению, тут нет зеркала, а мне нужно видеть себя во время репетиций.

– Кстати, добро пожаловать в клуб, – с удовольствием сказал он. – Я ждал того дня, когда тебя положат на обе лопатки.

Твою мать.

Я всегда как чумы избегал слова «любовь», но теперь, когда он вложил мне в голову эту мысль, она начала заполнять меня.

Вся та чушь, что слетела с моих губ, когда я думал, что она может умереть, была правдой. Я боролся со смертью столько раз, что уже не мог сосчитать, но знал, что буду рад умереть, если выбор будет между мной и ей. Я предупреждал ее о самоотверженности, а теперь казалось, что ради нее я практически отрекся от себя.

Приторно-милая девушка с мягким сердцем и любовью к желтому каким-то образом заполнила пустое пространство внутри меня. И я не мог смириться с мыслью о том, что она будет не со мной.

За: мой хрусталь в безопасности. Против: это действительно может быть безответно.

Мне не дали возможности подумать над этим дольше. Дверь распахнулась настежь. Мы с братом молча наблюдали, как Костя втащил отрубленную голову и бросил ее на пол. Она покатилась, словно шар для боулинга, прежде чем уравновеситься и замереть в центре комнаты.

– Что это, мать твою, такое? – раздраженно спросил я. Мой кабинет и так уже был в гребаном беспорядке.

Костя тяжело дышал, с ног до головы покрытый кровью. Кровь капала на пол с ножа в его руке. Меня охватывало раздражение. Теперь мне понадобится новый ковер.

– Дмитрий Михайлов.

Я уставился на него, хотя был в секунде от того, чтобы убить его ножом, который он держал в руке.

– У тебя проблемы со слухом? – зарычал я. – Или ты, мать твою, дурак?

Я приказал своим людям держаться подальше от Михайловых. Желание отомстить угасло в тот момент, когда Мила едва не умерла. Возмездие перестало быть единственным вариантом, после того как я увидел, что она истекает кровью. Она нужна была мне, живая и без слез, которые почему-то заставляли чувствовать себя бессильным – что, к сожалению, значило: я не могу просто похитить ее снова.

Убийство ее отца могло оттолкнуть ее навсегда, я отказывался принимать это. Хотя я не мог представить, чтобы Алексей закрыл глаза на убийство сына. Ярость захлестнула меня при мысли о том, какой ответ это вызовет. Я не мог вернуть Милу, пока воюю с ее отцом.

Костя сцепил зубы, боль блестела в его глазах.

– Дмитрий убил Пашу по приказу Алексея. А поскольку ты не сделал ничего, только трахал его дочь, я сам обо всем позаботился.

Я улыбнулся, но это была не дружелюбная улыбка. Я не хотел убивать Костю и оставлять Вадима с двумя погибшими братьями, но другого выхода, похоже, не было.

Нож выскользнул из пальцев Кости, голос прозвучал сдавленно.

– Паша был моим младшим братом… – Единственная слеза скатилась по окровавленной щеке. – Я должен был сделать это. И я готов принять наказание.

Он был готов умереть за своего брата. Я бросил взгляд на своего, который наблюдал за мной со слегка насмешливым выражением лица. Он хотел знать, как я разберусь с этим, потому что мы бы сделали друг для друга то же самое.