Он вытер ее, голос у него был хриплым.

– Таковы условия. Тебе выбирать.

Как я могла выбрать не умирать? Сегодня мог быть этот день, и даже Дьявол не мог бы остановить судьбу. Возможно, у меня так и не будет семьи или любви, которых мне всегда хотелось, но, по крайней мере, я могла сказать, что сделала все, что было в моих силах.

Ронан положил меня на каталку, и медсестра повезла в операционную. Когда хирург попытался помешать Ронану войти, он вынул пистолет и направил его в голову врача.

– Если она умрет, ты тоже умрешь, – прорычал он.

Хирург сглотнул, ушел с дороги и коротко кивнул туда, где мог встать Ронан.

Сестра надела мне на лицо маску, чтобы погрузить в сон. Я попыталась снять ее, но ей не потребовалось особых усилий, чтобы удержать, что-то говоря мне по-русски. Газ начал тянуть сознание вниз, вниз… Встретившись взглядом с Ронаном, я поняла, что мне нужно сказать. Я люблю тебя. В конце концов лишь одно слово вырвалось из страха, что я никогда не проснусь.

– Прощай…

Последнее, что я услышала, прежде чем анестезия утащила меня на дно, было:

– К черту твое «прощай», Мила.

«Бип».

«Бип».

«Бип».

Ровные сигналы вырвали меня из туманного сна, оповестив, что я не умерла. Или у Сатаны просто извращенное чувство юмора.

Мое тело было спокойно, боли не было, но я не решалась открыть глаза – так разыгралось мое воображение. Может быть, хирургам пришлось ампутировать конечность. Может быть, я парализована. Может, я очнулась после тридцати лет комы. К сожалению, то, что я увидела, было хуже того, что могло придумать воображение.

Алексей Михайлов и Дьявол сидели в одной комнате.

Папа в темно-синем костюме и с подбитым глазом занял стул у двери. Он пристально смотрел на собственные руки, излучая чувство раскаяния. Глядя на него, я не чувствовала ничего. Ни ностальгии. Ни уважения. Ни привязанности.

Все, что он сделал, испортило мое представление о нем. По правде говоря, я не думала, что он вообще планировал пожертвовать собой ради меня. Телефонный звонок был очередной ложью и манипуляцией, чтобы заставить Ронана поверить, будто он уступил. Так оно и вышло.

Жив он или мертв, моя скорбь по нему закончилась.

Мой взгляд скользнул к Ронану, который сидел рядом в костюме Tom Ford, глядя устало. Он молча наблюдал за мной. Я откуда-то знала, что он был рядом все то время, пока я оставалась без сознания. Этот человек, которого я когда-то ненавидела, стал человеком, которого я любила.

Ронан ошибался.

Я не могла вынести мысли о жизни без него.

Это пугало меня – любовь, грозившая зависимостью. Преданность была ярким сиянием, согревавшим душу, хотя она также заставляла чувствовать себя уязвимой, будто грудь разорвалась бы, если бы я любила чуть больше.

Я не жалела, что приняла ту пулю за Ронана, но тот факт, что я едва не умерла, заставил меня иначе взглянуть на жизнь. Правда была в том, что я еще не жила по-настоящему. Я не испытала ничего, кроме вида на запертые золотые ворота, комнат русского особняка и зарождения любви.

Если я не найду себя, у меня не будет ничего, кроме любви.

Я знала, что должна делать, хотя от одной этой мысли у меня разрывалось сердце. Меня тошнило, оттого что я собиралась ударить по одной из слабостей Ронана. Он был самым сильным человеком, которого я когда-либо встречала, и все же я не могла вынести мысли о том, чтобы сделать ему больно.

– Полагаю, Хаоса не придется усыплять, – наконец сказала я, мой хриплый голос скрывал душевную боль.

При звуках моего голоса папа вскинул голову, глаза его наполнились облегчением.

Стоическое выражение лица Ронана не дрогнуло. Внутри все сжалось, когда я поняла – он знал, с чем я смирилась в ту же минуту, как приняла решение.

– Как долго я была без сознания? – спросила я.

– Три дня, – бесстрастно ответил Ронан.

Мой папа поднялся на ноги, подошел к краю постели и взял мою руку с воткнутой в нее иглой капельницы.

– Мне жаль, ангел. Мне так… – Его голос дрогнул. – Никогда не прощу себя за это.

Я уставилась на его руку, держащую мою, не в силах вспомнить, когда в последний раз он прикасался ко мне по собственному желанию. И все, что потребовалось, – получить пулю из его пистолета, чтобы завоевать расположение.

Онемев, я отдернула руку.

– Я прощаю тебя, папа.

Его полные боли глаза встретились с моими.

– Всегда удивлялся, как у меня родилась такая сострадательная девочка как ты.

– Я сострадательна, папа, но не забывчива. Я не ненавижу тебя… ни за то, что ты сделал с мамой, ни за ложь, ни за то, что тебя вечно не было, ни за то, что я оказалась тут. – Мой голос был неестественно спокойным. – Но я не забуду.

Он молча впитывал мои слова.

– Ты всегда будешь моим отцом… но, думаю, лучше будет, если мы разойдемся. – Меня удивило, что я смогла сказать это без каких-либо эмоций. Хотя я была уже не той девушкой, которая с надеждой во взгляде садилась на самолет в Москву.

Он посмотрел несколько ошарашенно, но затем вдруг кивнул.

– Если ты этого хочешь.

– Хочу.

Не сказав больше ни слова, мой отец пошел к двери.

– Почему ты сделал это? – выпалила я.

Он помедлил, его тело напряглось. Он понимал – я хочу знать, почему он убил маму. Его промедление наполнило комнату тяжелой тишиной, будто он не был уверен, сказать ли правду. В конце концов я знала, что он сделал это.

– Она была беременна от другого.

Затем он вышел из комнаты и моей жизни, оставив меня в оцепенении от ответа. «Ты была слишком похожа на мою Татьяну…» Его Татьяну. Мой папа, может, и заботился обо мне, но никогда не любил меня по-настоящему. Я была просто символом его отравляющей одержимости знаменитой оперной певицей. Теперь мне казалось, что он бросил меня много лет назад, но в этом осознании и том, что я видела, как он уходит, была какая-то окончательность, осколком стекла пронзившая сердце. Хаос в груди убедил меня в том, что следующий разговор должна начать я.

Глядя вслед ушедшему папе, я сказала:

– Если торопишься, может, нагонишь его на парковке.

– Обойдусь. – Тон у Ронана был насмешливым.

– Теперь он знает, что ты не причинишь мне вреда. Ты потерял козырь.

– Он был тут весь день, – рявкнул Ронан. – Если б я хотел убить его, мог бы сделать это уже несколько раз.

Я отвела взгляд. Вид его наполнял меня тяжелым томлением, разливавшимся по венам: желанием, чтобы он прикоснулся ко мне, обнял, показал, что ему не все равно. Хотя напоминание о том, что я не могу позволить себе этого, было похоже на удар в грудь.

Я сглотнула.

– Так ты забил на месть?

Он стиснул зубы.

– По-твоему, я сейчас о мести думаю?

– Ты подбил ему глаз, – бросила я с вызовом.

– Это было нужно, чтобы сохранить сосредоточенность.

– Сосредоточенно наблюдать, как я сплю?

– Да, – прорычал он.

Его ответ был бы забавен, если б мое сердце не горело и не протестовало против принятого решения. Нервничая, я принялась сосредоточенно теребить ленту, удерживавшую капельницу в руке.

– Так если ты сейчас думаешь не о мести, то о чем?

– Я жду.

Я бросила на него взгляд.

– Чего?

Он прищурился.

– Речи о прощении, «но лучше нам разойтись».

Я отвела взгляд, не в силах видеть смятение, вспыхнувшее в его глазах. Ему не нравилось, когда его бросали… и все же, казалось, он был рядом со всеми, кто имел для него значение. И осознание того, что я – всего лишь еще одна из их числа, встало комом к горле, жгло глаза слезами.

Только когда он встал и положил на прикроватный столик серьгу в форме сердца, у меня в груди зародилась паника. Что я делала? Зачем это делала? Когда он направился в двери, сердце закричало, чтобы я остановила его. Стой. Прошу, стой… Но хватка на горле отказывалась пропускать слова.